SOS! Любовь! - Страница 23

Он прекрасно устроился и умело лавировал между тем, что ему велели делать, и тем, чего он хотел на самом деле.

Мы познакомились с ним на похоронах. Правда, он не был знаком с покойным и друзей покойного тоже не знал: его интересовала проповедь. Он сидел в церкви на скамейке рядом со мной и сосредоточенно слушал. Когда после службы мы пожали друг другу руки, он натянуто улыбнулся и сказал, что находит обычай жать руку незнакомцам антисанитарной.

После этого он трещал без перерыва. Рассказал об архитектурном стиле, о мозаиках, растолковал задачи Второго Ватиканского собора и прочитал наизусть «Верую» по-латыни.

Знаю, что вы сейчас подумали: почему я не вспомнила свой предыдущий негативный опыт и не сбежала от этого типа куда глаза глядят?

Но я ведь не знала, что он такой странный. Мне казалось, что нужно дать ему шанс…

– Вы и Джеку-потрошителю дали бы шанс…

– Мы стали встречаться. Он был очень умен, с недурным чувством юмора, имел утонченный вкус и всегда хорошо одевался. По выходным он брал меня в паломнические поездки к особо чтимым иконам – Мадонна Лоретская, святой Антоний Падуанский, святая Рита из Кашии – или в деловые поездки: Монтекассино, Ассизи, Сульмона, Лурд.

Он считал, что романтический уикэнд неплохо совместить с церковным праздником в какой-нибудь богом забытой деревне. Но вообще-то, он был довольно мил, всегда что-то читал и дарил мне массу книг. Один раз даже подарил электронный молитвенник.

Мне было приятно осознавать, что он ведет себя как мой наставник, заботится о моем образовании, рассказывает много такого, чего я не знаю.

Не важно о чем. Если бы он принялся обучать меня чтению по Брайлю, я все равно была бы рада. Мне льстила сама мысль о том, что кто-то интересуется мной.

Единственная проблема – его отношения с отцом оставались крайне сложными. Луиджи ненавидел отца и боялся его, однако бунтовать не смел. Он «разряжался», регулярно исповедуясь, порой по три раза в неделю. Каждый сам выбирает себе психолога, правда?

Фолли покашливает.

– С отцом Луиджи конфликтовал, а с матерью и сестрой у него были какие-то нездоровые отношения. – Он звонил им каждый божий день и все рассказывал. Если я отпускала по этому поводу какой-нибудь комментарий или шутку, он обижался всерьез, говорил, что это не мое дело, что, если бы у меня была нормальная семья, я его поняла бы. Конечно, моя семья не пример для подражания, но по части безумия родственники Луиджи были вне конкуренции.

Каждое утро мама приносила ему завтрак в постель, готовила одежду… Я говорила вам, что в то время ему было уже за тридцать? А кастингом ведала сестра, именно она решала, подойдет ему девушка или нет.

– А он не возражал?

– Естественно, нет.

Конечно же, я сестре не понравилась, в этом я убедилась, когда он пригласил меня на ужин. Атмосфера у них была еще та: квартира мрачная, массивные темные шкафы, часы с маятником, которые отбивали каждую четверть часа, вышитая скатерть, белые с золотым ободком тарелки, серебряные приборы и кольца для салфеток. На ужин подали суп, и я помню, поскольку была пятница, мать приготовила для Луиджи рыбу, а для отца – свиной стейк.

Ужин прошел почти в абсолютной тишине, не считая реплик вроде «Налей, пожалуйста, воды», «Спасибо» и «Очень вкусно».

Никто меня ни о чем не спрашивал. Их концепция гостеприимства была довольно странной – так партизаны принимали немецких офицеров в период Сопротивления. Каждый смотрел в свою тарелку, не поднимая глаз. Правда, сестра отличилась – упомянула Иларию, девушку, которую отец прочил Луиджи в жены. Отец этой девушки продавал гидромассажные ванны. Думаю, они мечтали о совместном предприятии! Луиджи в пику отцу отказался встречаться с Иларией, а я понятия не имела, что совершенно не соответствую их представлениям о счастье сына. После того ужина мне официально объявили войну.

Я не могла остаться ночевать у него, это не одобрялось. Впрочем, все равно у него была односпальная кровать, а его комната располагалась между спальней родителей и комнатой сестры. С другой стороны, он тоже не оставался у меня, поскольку считал, что до свадьбы это не положено.

– До свадьбы?!

– Конечно, он был готов жениться на мне, лишь бы увидеть, как отец лопнет от злости. Луиджи, этот экзальтированный проповедник, основательно промывал мне мозги. Он видел во мне свою избранницу, и нужно было соответствовать. Мне это даже льстило. – Сомнения закрались лишь после того, как его сестра пыталась наехать на меня.

– Она пыталась вас сбить?

– Она всегда это отрицала, но какой смысл ехать триста метров по встречной полосе лишь для того, чтобы рассматривать витрины.

– Значит, он попросил вашей руки?

– Не то чтобы попросил… он считал это само собой разумеющимся. Так же, как то, что нельзя заниматься сексом до свадьбы.

– Нельзя заниматься сексом до свадьбы?

– Скажем, нельзя идти до конца… По крайней мере, со мной.

Иногда, если наши ласки заходили далеко, он принимался бичевать себя, потому что святой Фома Аквинский считал грехом растрачивать семя. Тогда он поворачивался ко мне спиной и всю ночь рыдал, обвиняя меня в том, что я его соблазнила.

– Ничего себе! И вы хотели выйти замуж за этого человека? Он же просто иезуит какой-то!

– Нет, когда он не впадал в религиозный экстаз, он был очень мил. Знаете, я ведь опускаю подробности.

– Подробности! – восклицает Фолли, взъерошивая волосы.

– Ну, он старательно придерживался правил именно потому, что его отец был ужасный кобель, изменял матери при каждом удобном случае. Как-то вечером Луиджи сказал родителям, что мы собираемся пожениться в конце февраля.